Шесть дней

"Шесть дней" — дебютный роман молодого писателя Сергея Верескова. Компактный и легковесный текст о поиске вслепую, любви и смертности исполнен теплого воздуха, отсутствие которого столь характерно для современной российской прозы. Создается впечатление, что, обращаясь к нервной, замороченной реальности 30-летних, Вересков словно прилагает к описываемым событиям некий старомодный "фильтр": так пленка смягчает цвета на снимке.

Головокружительный сюжет "Шести дней" закручивается вокруг фатальной поездки 33-летнего Саши Негина: он прибывает в городок близ Сочи по просьбе матери, чья тетка оставила им в наследство квартиру в помпезном старинном доме. Ровная, закостенелая жизнь главного героя покрывается "рябью" еще в дороге, провоцирующей память на длительные идиллические флешбэки. Постепенно прошлое завладевает явью, становясь то ли двойником, то ли антиподом настоящего: встречая копию первой любви, дожидаясь маминого ответа, пропадая — как в детстве — в парке аттракционов и соприкасаясь с чужими мучительными историями, Саша будто теряет навыки к различению и — сдается очередной волне:

"Такое чувство, что я на грани нервного срыва от перенапряжения. Я поэтому плакала на горке — я вообще-то не собиралась, и совсем не трусиха, и все такое, но я не ожидала этих виражей: раз — и тебя подбрасывает вверх! — Она взмахнула рукой. — Как будто тебя подхватывают и несут, и ты здесь уже ни при чем, ты ничего не решаешь. В этот момент я стала такой счастливой — от этой свободы от самой себя, — что даже слезы пошли. Хотя такая глупость".

По мере того, как Саша осваивается в беспокойных обстоятельствах и знакомствах, произведение "обретает" новые контексты и вопрошающие голоса: "камера" кружит над каждым из персонажей — будь то говорливый риэлтор, нетрезвый сосед или попутчица в поезде, чья исповедь еще не раз отзовется в тексте, — и крупным планом выхватывает бэкграунд. Как кажется, "Шесть дней" — роман, "по составу" схожий с кинопрозой: Вересков мастерски управляется с монтажом и визуальными образами, выводя в поле зрения значимые символы и детали. И в этом смысле чрезмерные, несколько пафосные монологи героев об отношениях, самоопределении и страхе меркнут перед объемным, видимым пространством (приморский пейзаж, прежняя московская квартира, больничный дворик, etc.), вмещающем сущность происходящего.

Напряженные и растерянные, герои романа едва ли способны сосредоточиться на главном, развязать хоть один из болезненных узелков: лишь потенциальная близость смерти дарует им примерные ориентиры. Впрочем, несмотря на трагическую подоплеку повествования, текст отдает не ожидаемой безнадегой, а спасительной отстраненностью — быть может, оттого что этот нарратив не подразумевает финальной точки.